12 великих трагедий - Страница 93

Первый солдат (бросает кости). Опять шестерки, милый Пьетро!

Второй солдат. Черт возьми, товарищ, я больше с тобой не играю. А то проиграю все.

Третий солдат. Все, кроме ума; ты этим крепок.

Второй солдат. Да, этого он с меня не возьмет.

Солдаты (громко смеются). Ха-ха-ха!

Первый солдат. Тише! Вы заключенного разбудите; он спит.

Второй солдат. Что за беда! Он довольно выспится, когда его похоронят. Вот если бы мы его разбудили в могиле, я думаю, он был бы рад.

Третий солдат. Нет! Ведь когда он там проснется, будет день Страшного суда.

Второй солдат. Зато и сделал он страшное дело; ты подумай: убить одного из нас, состоящих из плоти и крови, это грех, а убить герцога – это уже преступление.

Первый солдат. Ну, это был дурной герцог.

Второй солдат. Поэтому он и не должен был его трогать; кто связывается с дурными людьми, сам от них заражается.

Третий солдат. Что верно, то верно. А сколько ему лет?

Второй солдат. Довольно, чтобы поступить по-глупому, но мало, чтобы поступить по-умному.

Первый солдат. Этак может ему быть лет сколько угодно.

Второй солдат. Говорят, герцогиня хотела его помиловать.

Первый солдат. Да что ты?

Второй солдат. Да, и очень она просила верховного судью, только тот не согласился.

Первый солдат. А я думал, Пьетро, что герцогиня все может.

Второй солдат. Верно, судя по ее сложению; никого я не видывал красивее.

Солдаты (смеются). Ха-ха-ха!

Первый солдат. Я хотел сказать, что герцогиня все может сделать.

Второй солдат. Нет, потому что он предан судьям, а те уже позаботятся, чтобы совершилось правосудие, – те, вместе с силачом Уго, палачом; а когда ему голову отрубят, вот тогда герцогиня может его помиловать, если ей угодно; против этого нет законов.

Первый солдат. А мне не думается, чтобы Уго-силачу, как ты его называешь, пришлось-таки в конце концов делать свое дело. Ведь этот Гвидо из знатных и, значит, по закону имеет право раньше выпить яд, если это ему угодно.

Третий солдат. А если он не выпьет?

Первый солдат. Ну, тогда ему отрубят голову.

Стук в дверь.

Посмотри, кто там?

Третий солдат идет к двери и смотрит в окошечко, проделанное в ней.

Третий солдат. Это, синьор, женщина.

Первый солдат. Красива?

Третий солдат. Не сумею сказать, она в маске.

Первый солдат. Только очень безобразные или очень красивые женщины всегда прячут свое лицо. Впусти ее.

Солдат отпирает дверь, входит герцогиня в маске и в плаще.

Герцогиня (к третьему солдату). Кто здесь начальник?

Первый солдат (выходя вперед). Я, синьора.

Герцогиня. Я должна остаться с узником наедине.

Первый солдат. Очень жаль, синьора, но это невозможно.

Герцогиня подает ему перстень, тот, взглянув на него, возвращает его с поклоном и делает знак солдатам.

Ступайте отсюда!

Солдаты уходят.

Герцогиня. Ваши солдаты немного грубы.

Первый солдат. Они добрые ребята.

Герцогиня. Я выйду отсюда через несколько минут. Прикажите им, когда я буду проходить мимо, не подымать моей маски.

Первый солдат. Не беспокойтесь, синьора.

Герцогиня. У меня есть важные причины на то, чтобы моего лица не видели.

Первый солдат. Синьора, с этим перстнем вы можете приходить и уходить сколько вам угодно: это собственный перстень герцогини.

Герцогиня. Оставьте меня.

Солдат поворачивается, чтобы идти.

Одну минуту, синьор. В каком часу назначена?..

Первый солдат. Нам приказано, синьора, вывести его в двенадцать часов; но я не думаю, чтобы он стал нас дожидаться: по всей вероятности, он выпьет этот яд; люди палачей боятся.

Герцогиня. Это – яд?

Первый солдат. Да, синьора, самый верный яд.

Герцогиня. Можете идти, синьор.

Первый солдат. Черт побери, красивая рука! Кто бы это мог быть? Должно быть, его возлюбленная. (Уходит.)

Герцогиня (снимая маску)

О, наконец-то! – Может он спастись
В плаще и маске: с ним мы сходны ростом,
Его солдаты примут за меня…
А я? Мне все равно. Лишь только б он
Меня не ненавидел. А боюсь,
Он будет ненавидеть – и по праву.
Теперь одиннадцать; придут в двенадцать.

(Подходит к столу.)

Так это яд. Не странно ль: в этой чаше
Таится ключ всей мудрости земной.

(Берет чашу.)

Он пахнет маком. Помню хорошо,
Когда жила в Сицилии я, в детстве,
Я часто красный мак рвала в полях,
Плела венки, а мой суровый дядя,
Джованни из Неаполя, смеялся.
Не знала я тогда, что может мак
Жизнь оборвать, остановить биенье
В усталом сердце, кровь оледенить
В застывших жилах, так что наше тело
Поволокут крюками и швырнут
В могилу общую. Да, наше тело…
А что душа? На небо или в ад
Она пойдет. Куда ж пойдет моя?

(Берет со стены факел и подходит к постели Гвидо.)

Как сон его спокоен! Спит, как мальчик,
Уставший от игры. О, если б я
Могла так спать. Но сны мне снятся ночью!

(Наклоняясь над ним.)

Что, если поцелую я его?
Нет, я его устами обожгу!
Ему любви довольно. Все готово.
Из Падуи он нынче в ночь уедет;
И это хорошо. Синьор судья,
Быть может, умны вы; но я умнее,
И это хорошо. – Как я любила!
Но из любви цветок кровавый вырос.

(Возвращается к столу.)

Лишь выпить этот сок – всему конец.
Чем лучше ждать, когда захочет смерть
Прийти к моей постели, с черной свитой
Болезней, старости, бед, угрызений?
Ужель еще должна страдать я много?
Я слишком молода, чтоб умирать.
Но это надо. Почему же надо?
Он убежит сегодня. Кровь его
Меня не будет мучить. Нет, так надо.
Я грех свершила, и за это – смерть.
Меня любил он, и за это – смерть.
Меня не любит он, за это – смерть.
Я б умерла счастливой, если б он
Поцеловал меня; он не захочет.
Его не знала я, и мне казалось,
Что он меня предаст суду. Как странно!
Мы, женщины, умеем разгадать
Возлюбленного, лишь расставшись с ним.
Колокол начинает звонить.
Проклятый колокол! Как жадный волк,
Ты медной глоткой вопиешь о смерти.
Добычи не получишь, замолчи!
Он шевельнулся – я должна спешить.