12 великих трагедий - Страница 195

195

Дон Фернандо

О, добрый друг мой, Дон Хуан,
Не так ты объясняешь траур;
Когда б она несла свободу,
Она оделась бы, ликуя,
В одни веселые цвета.

Сцена 7-я

Дон Энрике, одетый в траур, со свернутым листом. – Те же.

Дон Энрике (к Царю)

Позволь, великий Царь, с тобою
Обняться.

Царь

Доброе прибытье,
Светлейший Принц.

Дон Фернандо

Так значит верно,
Что осужден я, Дон Хуан!

Царь

Мулей, так значит совершилось
Мое заветное желанье!

Дон Энрике

Теперь, когда благополучным
Тебя я вижу, мне позволь,
О, государь, обняться с братом.
Фернандо!

(Они обнимаются.)

Дон Фернандо

Милый мой Энрике!
Что означает этот траур?
Но, впрочем, нет, не говори:
Твои глаза сказали столько,
Что бесполезным было б слово.
Не плачь. Коль ты пришел сказать мне,
Что я невольник навсегда,
В том высшее мое желанье:
Ты мог бы требовать награды
За вести добрые, и вместо
Того, чтоб траур надевать,
Одеться пышно, как на праздник,
И ликовать. Как поживает
Король, мой добрый повелитель?
Скажи лишь мне, что он здоров,
Я счастлив. Ты не отвечаешь?

Дон Энрике

Коль повторенные страданья
Нам доставляют боль двойную,
Пусть сразу их узнаешь ты.

(К Царю.)

И ты, великий Царь, внимай мне:
Хоть этот горный склон нам будет
Дворцом пустынным, здесь, прошу я,
Аудиенцию мне дай,
И пленнику отдай свободу,
Услышавши такие вести.
Вся разгромленная армада,
Что в тщетной гордости своей
Была для волн тяжелой ношей,
Инфанта в Африке оставив
Заложником переговоров,
Пошла печально в Лиссабон.
И как услышал Эдуарте
Трагические эти вести,
Печаль к нему внедрилась в сердце,
И то, что было лишь тоской,
Преобразилось в летаргию,
И, опровергнув говорящих,
Что от тоски не умирают,
Скончался добрый наш Король.
Да будет он допущен в небо!

Дон Фернандо

О, горе мне! Так много стоил
Ему мой плен?

Царь

Аллаху зримо,
Как тягостна мне эта весть.
Но продолжай.

Дон Энрике

Король покойный
Распорядился в завещаньи,
Чтобы за выдачу Инфанта
Вам Сеута была сдана.
И с полномочьем от Альфонсо,
Который нам, взамену солнца,
Явился пышною денницей,
Я прихожу, чтоб город сдать:
И так как…

Дон Фернандо

Замолчи, довольно,
Ни слова более, Энрике:
Слова такие недостойны,
Их неприлично говорить
Ни Португальскому Инфанту,
Ни христианскому Маэстре,
Ни даже подлому и злому,
Кто в мире как дикарь живет,
Не ведая христовой веры,
Сияющей лучом бессмертным.
Мой брат, что сопричислен к небу,
Пред смертью это завещал
Не для того, чтоб исполнялось
Дословно это повеленье,
А для того, чтоб показать вам,
Что хочет воли он моей,
Чтоб, значит, вы мою свободу
Другими средствами искали,
Другим, жестоким или мирным,
Неукоснительным путем.
Сказавши: «Сеуту отдайте»,
Он завещал вам: «Предпримите
Что только можно, и усилья
Пусть и до этого дойдут».
Но как же можно, как же можно,
Чтоб христианский, справедливый
Король отдать решился мавру
Тот город, что им куплен был
Своею кровью, потому что
Лишь со щитом и шпагой, первый,
Он утвердил свои знамена
На боевых его зубцах?
И главное еще не в этом:
Сдать мавру город, заслуживший,
Чтоб католическая вера
В нем торжествующей была,
И в храмах умолявший Бога,
С благоговеньем и любовью?
Да разве это было б делом,
Достойным честных христиан,
И соблюденьем правил веры,
И христианским милосердьем,
И бранной славой португальской,
Чтобы Атланты вышних сфер,
Чтобы возвышенные храмы,
На место светов золотистых,
В которых луч играет солнца,
Прияли мусульманский мрак,
И чтоб враждебные им луны,
Родив подобные затменья,
В церквах осуществляли ужас
Таких трагедий роковых?
Так значит это будет благом,
Чтоб храмы превратились в хлевы,
Часовни сделались конюшней,
Иначе, ежели не так,
Чтоб обратилися в мечети?
И тут язык мой умолкает,
Тут пресекается дыханье,
Тут мукою я удушен:
Лишь при одной подобной мысли
Готово сердце разорваться
И волосы восстали дыбом,
И телом овладела дрожь.
То было бы не первым разом,
Что хлев и ясли оказались
Гостеприимными для Бога;
Но раз мечети, в них для нас
Навеки будет знак позорный,
И надпись нашего бесславья,
Гласящая: «Здесь Бог когда-то
Имел жилище, а теперь
Его прогнали христиане,
И помещен здесь ими Дьявол».
И даже это позабыто,
(Как общий приговор гласит)
Что в дом чужой никто не входит,
Чтобы, хозяина обидеть,
Так разве будет справедливо,
Чтоб в Божий Дом вошел порок,
И нами был сопровождаем,
И мы, чтоб он вошел вернее,
Ему посторожили двери,
А Бога выкинули вон?
Католики, что пребывают
С своими семьями, с богатством,
В том городе, быть может станут,
Чтоб только их не потерять,
Трусливо отпадать от веры.
И мы доставим им возможность
Впадать в соблазн греха такого?
И будут дети христиан
Перенимать у мавров нравы,
И подчиняться их обрядам,
И жить сочленами их секты?
И столько жизней дорогих
Из-за одной, совсем ничтожной,
Должны погибнуть безвозвратно?
Но кто же я? Ужели больше,
Чем просто смертный человек?
Коль быть Инфантом – умножает
Мое значение, я – пленный:
Невольник притязать не может
На пышность почестей; я – раб:
И значит, тот впадет в ошибку,
Кто назовет меня Инфантом.
Так кто ж распорядиться может,
Чтоб жизнь единого раба
Такой ценою окупилась?
Кто умирает, тот теряет
Свою физическую цельность,
Ее я в битве потерял:
Раз потерял, так значит умер:
Раз умер, было бы деяньем
С разумной мыслью несовместным,
Чтоб ныне ради мертвеца
Навек погибло столько жизней.
Так пусть же это полномочье
Разорвано на части будет,
И станет искрами огня,
И станет атомами солнца.

195